Зап. от Максима Григорьевича Антонова, 59 л., в д. Усть-Низема Койнасской в. Мезенского уезда б. Архангельской г. А. М. Астаховой 30.06.28 г.
РО ИРЛИ, Р. V, колл. 5, п. 14, № 3, там же, № 7, ркп.; Р. V, колл. 5, п. 4, № 5, там же, № 6, там же, № 7, там же, № 8, маш., «Про Василия Буслаевица».
Текст воспроизводится по изданию: Былины: В 25 т. / Рос. акад. наук. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); СПб.: Наука; М.: Классика, 2004. Т. 4. С. 478—494.

Жил да был Буслав да в Нове́-городе,
Жил-то он девеносто годов,
Жил он — с Москвой нонче не споровал,
С Новым-городом не пере́чилса.
Жил-то он да не старилса,
Не старилса — да сам преставилса.
Оставалась у Буслава молода́ жена,
Молода жена беременна,
Чесна вдова Омельфа Тимофеевна.
Родила она младо́го о́трока,
Мла́дого Василья Буслаевця.
Стал-то Василий лет пяти-шести,
Отдавала она Василия учителю,
Учиться ученье всё-то хитроё:
Писать и читать скоро азбуке.
То Василию ученье скоро в ум пошло,
Скоро в ум пошло, вкоренилосе,
Вкоренилосе Василью, заселилосе.
Того Василью ученье мало можетце,
Отдавала его мать-то ведь учителю,
Учиться ученье всё-ко хитроё:
По поднебесью летать да ясным соколом,
По чисту́ полю́ рыска́ть да серы́м волко́м,
В землю уходить горносталюшком,
В воду ходить да веть рыбою,
По воды́-то плавать ярым гоголем.
Того Васе ученье скоро в ум пошло́,
Скоро в ум пошло, вкоренилосе,
Вкоренилосе Василию, заселилосе.
Того Васе ученье мало можитця,
Отдавала-то его, Васю, мать учителю
Учиться ученье всё-к мудроё:
Подхватывать пулецки свинцовыя,
Уговаривать свой червленый вяз.
То ученье скоро в ум пошло,
Скоро в ум пошло, вкоренилосе,
Вкоренилосе Василью, заселилосе.
Стал-то Василий лет семнадцати,
Садилса-то он на ременцят стул,
Писал ярлыки скорописчаты
К тем ко татья́м, ко разбойникам
И тем мужикам нерабочиим;
Розносил по путям по дорожецькам.
Как ети ярлыки находили мужики,
Находили мужики-новгородяне,
Находили они нынце — процитывали:
Как просит Василий на широкий двор
Пить да исть да всё готовоё,
Носить-то у него всё платье цве́тноё,
Пить-то вина ноне всё безденежно.
(Он, видно, именитой был!¹)
Многи отказались (даже), и житецки пошли.
Сидит-то Василий у окошечка,
Идут-то к Василью по́ два вдруг,
Идут-то к Василью по́ три вдруг,
А идут-то к Василью по десятоцку,
А идут-то к Василью по другому вдруг,
А идут-то к Василью по полу́сотни.
Говорит-то Василий таково́ слово́:
«Не минуетця-то беда́ — да привезалась ко двору!»
Побежал-то он во глубо́к погрёб,
Выкатил боцку зелена́ вина́,
Выкатил боцёнок пива пьянаго,
Выкатил боцёнок меду сладкого,
Вылил он да во дубовый чан,
Повесил чару да в полтора́ ведра́.
Взял-то он свой да червленый вяз,
Сам говорит да таково́ слово́:
«Ой еси, удалы добры молодцы!
Идите-тко к чану смеле́шенько,
Берите чару́ да единой руко́й,
Выпивайте чару́ да к едину́ духу́ —
Становитесь мне под черле́ный вяз:
Я ударю которого хоть в голову,
Который может устоять — поди-тко
Ко мне да в услужение,
Пей и ешь да всё готовоё,
Носи у меня платье цве́тное,
Пей вина у меня безденежно!..»
Тут-то все испужалисе,
Все Василию поклонилисе,
Поклонилисе, назад поворотилисе.
Тут-то Василью за беду́ стало́,
За велику тут досаду показалосе.
Стал-то он по улице похаживать,
Черлены́м-то везо́м стал помахивать,
Которого задержит, тот и о́корочь ползёт,
Пошли тут — Василья побранивают,
Побранивают, его поругивают:
«Сукин сын, Василий, б...... сын, Василий,
Не упито у тебя, не уедено,
В красны́-хороши́ не ухожёно,
А вековецьное увецье залезёно!»
Из той же толпы да молодецькоей
Идёт Фома, сын Ременников.
Идёт-то он к чану смеле́шенько,
Берёт-то чару́ едино́й руко́й,
Выпива̄т-то чару к едину́ духу́ —
Становитца к Василью под черленой вяз.
Ударил Василий его в голову —
Стоит-то Фома, и не ша́тьнётса.
Говорит-то Василий таково́ слово́:
«Ой еси, удалой доброй молодец,
Ты Фома, уж сын Ременников!
Поди-тко ко мне в услуженьице,
Пей и ешь всё готовоё,
Носи у меня платье разноцве́тное,
Пей ты вина ноньце всё безденёжно!..»
Из той же толпы молодечеськой
Идёт тут Костя Новоторщеник,
Идёт он к чану́ смеле́шенько,
Берёт-то чару́ едино́й руко́й,
Выпива̄т-то чару́ к едину духу́ —
Становитса к Василью под черленый вяз.
Ударил Василий его в голову —
Стоит-то Костя, не шатнетьси,
Кудерци на ём не трёхнутси.
Говорит-то Василий таково́ слово́:
«Дородной удалой доброй молодец,
Ты Костя-Лостя Новоторщеник!
Поди-тко ко мне в услуженьице,
Пей и ешь всё готовоё,
Носи у меня платье цве́тное,
Да пей ты вина ноньце всё безденёжно!..»
Из той же толпы молодечеськой
Идёт-то Потанюша Хроменькой,
Хроменькой Потанюша, коротенькой.
На одну́-то ногу он прихрамыва̄т,
На другу-то ногу́ он припадыва̄т,
На двух костылях подпираетци.
Идёт-то он к чану́ смеле́шенько,
Берёт чару́ едино́й рукой,
Выпиват-то чару́ к едину духу́ —
Становитса к Василью под черленой вяз.
Говорит-то Василий таково́ слово́:
«Ой еси ты, Потанюшка Хроменькой,
Хроменькой Потаня, ты коротенькой!
Не́ по ком, Потаня, везо́м хвосну́ть!..»
А говорит-то Потаня таково́ слово́:
«Ой еси, Василий сын Буслаевьевиц,
Не жалейсе ты моей ведь старости —
Хвосни ты везо́м со всей ярости!»
Не жалелса Василий его старости,
Хвоснул везо́м со всей ярости —
Стоит-то Потанюша покрепче всех.
Говорит-то Василий таково́ слово́:
«Ой еси, удалый доброй молодец,
Поди ты ко мне в услуженьице!
Пей и ешь да всё готовоё,
Носи у меня платье цве́тного,
Пей у меня вина безденежно!»
Из той же толпы молодечеськой
Идёт тут девушка-чернавушка,
Идёт-то она к чану смеле́шенько,
Берёт-то чару́ едино́й рукой,
Выпиват-то чару́ к едному́ духу —
Становитса к Василью под черленой вяз.
Ударил Василий ей ведь в голову —
Стоит тут девушка не ша́тнетса,
Шолково платье на ей не трёхнетса.
Говорит тут Василий да таково́ слово́:
«Ой еси, девушка-чернавушка,
Поди-тко ко мне в услуженьицё!
Пей, ешь всё готовоё,
Носи у меня платье шолковое,
Пей вина ноньце безденёжно!...»
(У него дружины шестьдесят человек было.)
Во здешном-то Новом-городе
Жил тут Викула ведь староста,
Охотник солод сбирать и братчину варить.
Васькин солод не берут и Ваську пить не зовут.
Говорит Василий таковы́ слова:
«Ой еси, дружина хоробрая,
Удалы дородны добры молодци!
Пойдёмте к Викулы на братчину!»
Пошол-то Василий на братчину,
Со той со дружиной со хороброй.
Заходит к Викуле на братчину,
Крест-от кладут по-писа́ному,
Поклоны ведут по-учёному,
Молитву творят полно́ Исусову.
Место-то им они не́ дали,
И пива-то они им не по́дали,
Тем же Василью обесчестили.
Говорит тут Василий таково́ слово́:
«Ой еси, Потанюшка Хроменькой,
Хроменькой Потаня, коротенькой!
Поди же, Потаня, позади же их,
Откуда они носят зелено́ вино,
Откуда они носят пиво пьяное!»
Пошол-то Потаня позади же их,
Выкатил Потаня боцку зелена́ вина́,
Выкатил боцёнок пива пьянаго,
Да пили они тут своею рукой.
Выпил Васька перву чару для здоровьиця,
А втору́-то чару́ выпил для весельица,
А третью чару́ — для похмельиця.
Да напилса он до́ хмелю великого,
Да опять вновь он зашол на братчину.
Тут-то с Викулой он оспоровал,
Ударились с Викулой о велик заклад,
Не о́ сти рублей, не о тысеце —
О своих о бу́йныи ноньце головах:
Викула с Новым-городом,
Василий с дружиной со хороброй, —
Побитьса, подратьця у чудна́ креста́,
У чудна́ креста́, у жива́ моста́,
У матушки-реки Во́лховы.
Пришол-то Василий к своей матушке,
Говорит-то он таково́ слово́:
«Ой еси ты, мать да осподарына,
Чесна вдова Амельфа Тимофеёвна,
Были ведь мы у Викулы на братчины,
Места они ведь нам не́ дали,
И пива ведь они нам не по́дали, —
А тем ли они нас обесчестили.
Пили ведь мы своею рукой:
Перву-то чару́ выпил я для здоровьиця,
А втору чару́ выпил я для весельиця,
А третью чару́ — для похмельиця.
А напилса я до́ хмелю великого,
Да вновь зашел к Викуле на братчину,
Да тут-то я с Викулой оспоровал,
Ударилса с Викулой о велик заклад,
Не о сти́ рублей, не о тысеци —
О своих о молодецких бу́йных го́ловах:
Я ли со дружиной со хоро́броей,
А Викула со всим Новым-городом, —
Побиться, подраться у чудна́ креста́,
У чудна́ креста́, у жива́ моста́,
У матушки-реки Волхови».
Говорила ему матушка:
«Что вы, Василий, наделали,
Еку-ту беду напроказили.
Розрушите весь велик заклад!
Ведь из Волхови тебе воды не выпить вся,
А Викулу с Новым городом не выбить всех!»
Побежала она к Викулы на братчину —
Крест-то кладёт по-писа́ному,
Поклоны ведёт по-учёному:
«Ой еси, Викула ты, староста,
Што вы с Васильем теперь наделали,
Да еку ту беду напроказили!
Розрушите с Васильем велик заклад!
Да ведь в Волхове воды не выпить вся,
А Василья с дружиной не выбить всех!..»
Вывел Викула ей за́ ворота,
Прибежала она оттуль домой,
Уложила Василья в теплу ло́жницу,
Побежала по кузнечей и по новгороден —
Оковала двери железами,
Повесила замок полтора пуда.
На утре-то было ране́шенько,
На светло́й зари на раноутренной,
На выкате да солнышка красного
Бьютця-дёрутця у чудна́ креста,
У чудна́ креста́, у жива́ моста́,
У матушки да реки Волхови.
А спит-то Василий — не пробудитця.
Чернавушка ведёрушки взяла
Да в Волхов по воду пошла,
Коромыслицем махнёт — да тут и улица,
Поворотитса назад — да переулочки лёжат,
Сама ли на го́ру убираитци,
Стоит-то да гремит у окошецька:
«Ой еси, Василий сын Буслаевич,
Што ты спишь, не пробудишься?
Ведь бьютса-дерутса у чудна́ креста́,
У чудна́ креста́, у жива́ моста́,
У матушки-реки Волхови.
Дружина ведь у тебя вся поби́вана,
Главы́ кушаками все зави́ваны!»
Пробуждался Василий от крепкого сну,
Ухватил-то свой черленый вяз:
В одной-то рубашке да без поеса,
В одных-то чулоцках без сапожецек,
Кинулса он митюго́м в двери́,
Вышиб двери середи́ двора
(Никаки́ оковы не помогли) —
Побежал-то он ко чудну кресту,
Ко чудну кресту, ко живу мосту,
Ко матушки-реки Волховы.
И навстречу ему идет Старчищё-Мокарчищо,
Колоко́л девеносто пудов несет на головы,
Колокольним езы́ком подпираитци,
Сам говорит таково́ слово:
«Молодой бобзун, не попорхивай —
Ты же у меня во ученьи был!»
Говорит Василий таково́ слово:
«Ты когда меня учил, ты тогда деньги брал,
А я тебе теперь с.... не хочу!»
Он колокольным езыком отвёл его середи Волхов-реку
(Василья-то),
Обернулса Василий ярым гоголем,
Выплывал-то он на крутой берег.
Ухватил-то он свой черленой вяз,
Догоняет Старчище Макарчищё,
Ударил он его в голову —
Колокол раскололса, у старчища раскололась буйна голова.
Прибежал-то Василий ко чудну́ кресту́,
Сам говорит таково́ слово:
«Ой еси, удалы добры молодцы!
Седьте-тко, посидите-тко,
Седьте-тко, отдохните-тко —
Дайте мне упахать плеци могуции,
Сокротить-то мне ретиво серцё,
Добраться до Викулы до старосты!»
Стал-то Василий нонь похаживать,
Черлены́м-то везо́м стал помахивать.
В котору сторону махнет — да тут и улиця,
Поворотитса назад — переулочки лежат.
Новогородене испужалися:
«Всех убьёт он нас до единаго,
Не оставит нас не единаго,
Розорит у нас весь Новгород!..»
Отбиралась толпа молодечьская,
Пошли-то к Васильевой матушки,
Сами низко поклоняютца:
«Ой еси, Васильёва матушка,
Чесна вдова Омельфа Тимофеёвна,
Уйми ты свое дорого цядо́,
Мла́дого Василия Буславлевиця:
Убьёт ведь нас до единаго,
Розорит ведь у нас весь Новгород!»
Говорит тут Васильёва матушка:
«Не смейтесь, мужики-новгородене, —
Спит у меня Василий во темно́й ложни́!»
Отбираласи втора́ толпа,
Пошли-то они к Васильевой матушки
(Со стороны, что обещала платить на год по три тысячи.)
Еще того ниже поклоняютца:
«Ой еси, Васильева матушка,
Чесна вдова Амельфа Тимофеевна,
Уйми своё дорого цядо,
Младаго Василия Буслаевиця:
Убьёт он нас до единаго
И разорит у нас весь Новгород!»
Отбираласи третья́ толпа,
Пошли-то они к Васильевой матушки,
Еще того ниже поклоняютца:
«Ой еси, Васильева матушка,
Чесна вдова Амельфа Тимофеевна,
Уйми своё дорого цядо,
Младаго Василия Буслаевиця:
Убьёт он нас до единаго
И розорит у нас весь Новгород!»
Побежала Васильёва матушка:
Вышиблены двери середи́ двора́...
Голосом крычала — не слышит он,
Пла́тиком махала — не видит он.
(Вроде сигнала!)
Побежала она ко чудну́ кресту́,
Ко чудну́ кресту́, ко живу́ мосту́,
Ко матушки к реке Волхови,
Унела свое дорого цядо́,
Младого Василья Буслаевиця.
На ре́ке, на ре́ке, на Во́лхови²
Там плавал-гулял черленый носад.
У того ли у носада, у лёкка́ струга,
Нос и корма по-звериному,
Крутая бедра́ по-лошадиному,
Хобот мечет по-змеиному.
У того у носада, у лёкка́ струга́
Па́руса были полотнены,
Бе́цёвки были шо́лковы,
Того ли шолку, шолку белого,
Белого шолку, шемахильского.
Сделано место хозяйскоё,
Сделана кровать слоновы́х костей,
Обита кровать дорогим сукном,
Покрыта кровать бе́лым бархатом,
Два самоцветных камешка,
Две ли лисицы — две бурначеських,
Два ли соболя сибирския.
Флюгёр на деревце качаетця,
О свежую воду́ опираетця,
Флюгёр из красного золота.
На утри-то было ране́шенько,
На светлой зори раноутренней,
На выкати солнышка красного
Не бела берёзынька шатаетци
Сучьям-лисьям до сы́рой земли —
А стоял тут сын да перед матерью,
Просил благословление великое
Итти-бежать в Ерусалим го́род,
Господу Богу помолитисе,
К Господней гробницы приложитиси,
К Адамовым мо́щам приклонитиси.
«Ой еси, мать ты осподарыня,
Дай благ̇ословленье ты великое:
Во здешном во Нове-городе
Много старе̄т отцёв-матушек,
А много вдове̄т цужыих жон,
А много сирота̄т, мати, малых детей,
А всё для меня, мати, для грешного, —
А быват, Осподь меня во грехах простит!»
Говорит-то его мать-осподарыня,
Чесна вдова Амёльфа Тимофеевна:
«Ой еси, Василий сын Буславьевич!
Нельзя тебе дать благ̇ословленьицё
Итти бы бежать в Ерусалим-го́род
Г^̇осподу Бог̇у помолитися,
К Г^̇осподней гробнице приложитиси,
Адамовым мо́щам приклонитиси.
Из здешного Нова-города
Много бог̇а́тырей ха́живало,
А назад они не прихаживали,
А тебе ведь, Василий, не притти будёт!..»
Бог̇атырьско сердце заплывцево —
Не знать, сказал слово глупости,
Да не знать, сказал слово с мудрости:
«Ты говоришь, что не придти будет!
Ты сама спала, себе видела —
Ото двора отошла и до другого не дошла,
А тут бы родна матушка преставиласе.
Ты говоришь, што не притти будёт,
Дашь благ̇ословление — приду же я,
Не дашь благ̇ословление — приду же я,
Тебе уж, матерь, не послушаю!..»
Дала мать благ̇ословление великое
С буйной главы́ да до ре́звых ног̇,
Сама говорит таково́ слово:
«Знаю дорогу тихо-смирную:
Вперёд итти будет три́ года,
И назад итти будет три́ года,
Пройдёт того времени шесть годо́в.
Знаю дорогу премоеждную:
Вперёд итти будет по́лгода,
И назад итти будет по́лгода,
Пройти тому времени будет год поры.
На той на дороги есть разбой большой,
Есь на дороги караул крепко́й,
Есь на дороги мелки за́ставы!»
(Вот она дала благ̇ословление.)
Собралса Василий на черлен носад,
Пошли они со дружиной со хороброй,
С удалыми добрыми молодцами,
По той ли улицы широкой.
Идёт-то Василий, не шатнитьси,
Кудерци на ём не трёхнутси.
(Он был молодой, красивой, белой!)
Стары старухи поахивают,
Молоды молодки посматривают,
А красные девицы поглядывают:
«Век мы живали, не видали такого молодца,
Как молода Василия Буслаевича».³
Пришол-то Василий на черлен носад,
Стал Василий по носаду похаживать,
Стал места всем указывать:
«Костя ты, Костя Новоторщеник,
Садись-ко ты ноньче на́ корму,
А друга-то дружина — о́кол парусов».
Сходни убрали с берегу,
Ототкинули притычины серебрены,
Подогнули па́руса поло́тнены,
(Волхов-реку проехали!)
Вышли в море, во Виранское.
Виранско море произойдучись,
Вышли они на синё морё
(Прежде не знали, какие моря!)
На за́ставах там вопят:
«Ой еси, Василий сын Буслаевич!
Почему ты идёшь, не привёртываешь,
Проезджей дорожецки не спрашиваешь?» —
«Да ведь я иду не с товарами,
А я иду со обетами,
Назад ворочусь — вам гостиничка принесу!»
Идут они по синю́ морю.
Синее морё произо́йдучись,
Усье реки Иордан казуетси,
Сороцински горы знаменуетси,
Чудны там кресты́ знаменуютси.
Потенула погода синемо́рская,
Рвёт-дерёт да тонки па́русы.
Стал Василий по носаду побегивать,
Стал па́руса сам поправливать,
А носад стоит на одно́м мести́.
Говорит Василий таково́ слово́:
«Ой еси, дружина хоробрая,
Удалы дородни добры молодци!
Берите щепы́ долгомерныя,
Щупайте вы во синё морё:
Мы на ко́шки стоим иль на камени,
Не той ли луды́ на подводноей?..»
Брали щепы́ долгомерныя,
Щупали во синём мори —
Не на кошки стоят, не на ка́мени,
А стоят-то они на морско́й воды́.
Говорит-то Василий таково́ слово́:
«Я иду не с товарами,
А я иду со обетами.
Костя-то, Лостя Новоторщеник,
Правь ты под горы Сорочиньския,
Знать, крестам сходить помолитися!»
Стал Костя править —
Носад побежал, как сокол полетел.
Спустили па́руса полотнены,
Приткнули притычины серебрены,
Сходни поклали концо́м на́ берег —
Пошли-то они на круто́й берег.
Идут-то на горы с ча́с поры́,
Идут-то на горы с другой поры́,
Идут-то на горы с третьей поры́, —
Не могут дойти до чудных крестов.
Говорит-то Василий таково́ слово́:
«Ой еси, дружина хоробрая,
Удалы дородни добры молодцы!
Идём мы на горы с час поры́,
Идём мы на горы с другой поры́,
Идём мы на горы с третьей поры́,
А не можем дойти до чудны́х крестов.
Отселе крестам мы помолимся,
Да и все назад поворотимся!»
Оттуда крестам Богу помолилися,
Все назад поворотилися.
Стал по горам Вася похаживать,
Стал по горам Вася погуливать —
Да нашол голову́ костощёную,
Костощёну голову́ человеческу.
Стал голову́ Вася попинывать,
Лево́й ногой да в праву ногу́,
А правой ногой да во чисто́ полё,
Сам говорит да таково́ слово:
«Кака ты лежишь, голова, русска иль неверна?
Русска лежишь — так прихороним тебя,
А неверна лежишь — то хоть пога́лимса».
Протащилась голова́ человеческа
Ру́сским езы́ком человечеським,
Громкой гово́рей бог̇атырьской:
«Ты, Вася, меня не попинывай:
Ты, Василий, меня не пошевеливай,
Я ведь, голова, был не хуже тебя —
Тот же Василий сын Хлебович
Из того же из Нового города —
Поехал рубить сорочи́ну злолукавую.
Та сорочи́на злолукавая
Заслышала побежку лошадиную,
Заслышала поездку бог̇атырскую —
Подкопы копала глубокия,
Становила по́дрези железныя,
Затенула тенета́ми полотнеными,
Засыпа́ла хрещом, мелким ка́меньем.
Меня первый-то подкоп — меня Бог̇ пронёс,
Второй-то подкоп — меня конь пронёс,
А на третьем-то подкопе конь обрю́шился.
Та сорочина злолукавая,
Она-то уж тут была,
Тут она меня и обневолила,
Свезали у меня руки белыя,
Сковали у меня ноги резвыя,
Стали приводить во свою́ веру,
Во свою́ ве́ру, сорочинскую.
Не пошол я в веру сорочинскую,
Отрубили у меня буйну го́лову,
Умею на горах лежать уже тридцеть лет.
Всё про тебя, Вася, видится,
Всё про тебя, Вася, грезится:
Да будешь лежать со мной во товарыщах!»
Тут Василий с головой оспорывал:
«Ты сама говоришь или бес мутит?» —
«Я сама говорю, а не бес мутит,
И будешь лежать во товарыщах!»
(Он ушол, она тут осталась.)
Пошол-то Василий на черлен корабль:
Ототкинули притычины серебрены,
Подогнули па́русы полотнены —
Пошли-то они по синю́ морю́.
Усье Иордан-реки казуетця,
Сорочински горы знаменуютця,
Чудны там кресты́ показуютця —
Зашли-то они во Иордан-реку.
(Пришли да сдумали купаться.)
Остановили они свой черлен носад,
Опустили па́русы полотнены,
Сдумали в реке они купатися.
Розделса Василий до́нага,
Стал в воду он купатися,
Безвременно в воду он купатися,
Безвременно в воды галиться.
Идёт тут бабушка старенька,
(Богородица шла тут.)
Сама говорит таково́ слово:
«Ой еси, Василий сын Буслаевич,
Не велел Г^̇осподь в Иордан-реке босому-нагому купатися,
Как попадёшь на круто́й берег?»
Говорит-то Василий таково́ слово:
«Сама бы спала, себе видела:
От двора прошла и до другого не дошла —
Стара бабушка представилась!..»
(А вот его и отнесло, он и не замог.)
Обернулса Василий ярым гоголем,
Выплывал-то он на круто́й берег,
Тут-то дружина его проздравила:
«Здрав ты шол, Василий, со синя моря,
И здрав ты пришол в Ерусалим-город!» —
«Спасибо, дружина, хоть проздравили:
Едва я попал на крутой берег!»
Воскресеньску обедню сослужил. Пошол он к обедни, молебен сослужил, Г^̇осподней гробнице, Адамовым мощам приложился.
Подогнули па́русы полотнены,
Пошли-то они во синё морё.
Потенула погода синеморская,
Поровнялисе горами Сороцинскими,
Рвёт-дерёт тонки па́русы —
Носа́д стоит на одно́м мести́.
Стал Василий по носаду побегивать,
Стал паруса́ он поправливать,
Сам говорит таково́ слово́:
«Костя, ты Лостя Новоторщеник,
Правь ты под горы Сорочинския:
Вперед-от шол — с головой спо́ровал,
Нать мне с головой проститися!»
Носад подбежал — как соко́л пролетел,
Опустили па́русы полотнены,
Приткнули притыцины серебрены,
Сходни покла́ли концом на́ берег,
Пошли-то они на крутой берег.
Идут-то на гору с ча́с поры́,
Идут-то на гору другой поры́,
Идут-то на гору третей поры́.
Стал Вася по горам похаживать,
Стал по горам голову поискивать —
Не может найти головы человечеськой.
Нашол-то он сер-горюць камень:
В вышину-то камень тридцати локо́т,
В ширину-то камень сорока локо́т,
А в длину-то камень петьдесят локо́т.
На камешки подпись подписана,
Подписана подпись, подрезана:
«Хто этот камень не́ пере́скочит,
Не быват во Новом городи».
Стоит-то Василий призадумалса,
Сам говорит таково́ слово:
«Теперь-то, Потанюша, тебя-то жаль
(Старик хромой!):
Тебе уж камень не пере́скочить,
Не бывать тебе в Новом городе».
Стала дружина скакать попере́к камня́,
А Потанюша скочил — всех лехче перескочи́л.
Говорит тут Василий таково́ слово́:
«Скочить — не́ скочить вдоль по камешку!»
Скочил-то Василий вдоль по ка́мешку,
Скоцил — да лёкко пере́скоцил.
Бог̇атырьско серце заплывциво.
«Кто эту подпись подписывал,
Да кто эту по́дрезь подрезывал?
Да кто этот ка́мень не пере́скочит?
Я назад петми́ скачу и опять пере́скочу!»
Скоцил-то Василий назад петми́ —
Задел-то он ногой правою,
Пал-то на леву́ руку.
Обломилась у него рука левая,
Пал на сер-горючь каме́нь —
Розломил-то себе буйну́ голову́
(Тут и смерть ему приключилася.)
Понесли его на черлен носад
Та ли дружина хоро́брая,
Положили на место на хозяйское.
Поднели парусы полотнены —
Рвёт-дерёт тонки па́русы,
(Пришлось опять на гору отнести.)
Понесли они его назад на гору́,
Несут-то на гору́ с час поры́,
Несут-то на гору́ другой поры́,
Несут-то на гору третей поры́.
(Принесли, где камень, а там голова, и вместе с ним и похоронили. Тут Василий Буслаевич и кончился на Сорочинской горе. Потом пошли на черлен носад.)
Пришли-то они на черлен носад,
Ототкинули притычины серебрены,
Подогнули па́русы полотнены —
Пошли-то они во синё морё.
Носад побежал — как соко́л полетел.
Синее море произойдучись,
Вышли в море во Виранское,
В устье реки Волхови.
Выходила Васильева матушка,
Чесна вдова Амельфа Тимофеевна,
Смотрела в подзорьную трубочку —
Нет Василия на месте на хозяйском...
Так и дружина ро́зошлась.

¹ В ряде случаев трудно определить, к какому варианту исполнения былины должна быть отнесена та или иная ремарка исп.; см. пропетый вариант.
² Перед тем как начать вторую часть былины, исполнитель сказал: «Второй отдел — Носад Василия Буслаевича» (примеч. Аст).
³ В ряде случаев трудно определить, к какому варианту исполнения былины должна быть отнесена та или иная ремарка исп.; см. пропетый вариант.